Форум » Жизнь Пушкина » "То ль дело Киев! Что за край!.." Пушкин в Киеве и на территории Украины » Ответить
"То ль дело Киев! Что за край!.." Пушкин в Киеве и на территории Украины
Кочубеевна: То ль дело Киев! Что за край! Валятся сами в рот галушки, Вином хоть пару поддавай, А молодицы-молодушки!.. "Гусар" Александр Сергеевич был в Киеве, по доподлинным сведениям, два раза. В 1820г. - по дороге в южную ссылку и в 1821г. - уже просто в гостях. Предполагают еще осень 1822г. - но это не доказано. В Киеве главным зданием, связанным с Пушкиным, считают особняк по ул. М. Грушевского, 14. Долгое время дом этот определяли, как дом Раевских, хотя на самом деле он принадлежал графу Олизару. Так или иначе, у Олизара Пушкин также весьма часто бывал; именно там он, между прочим, услышал от детей дикое слово "ЖенисЕа". Считается, что этот дом посещали и декабристы. В первый приезд А. С. не так уж много успел, зато во второй, несмотря на жуткий дубарь, посетил очень много мест, которые не все я сумела наснимать вчера по причине того же дубаря. Он оббегал весь город, поклонился всем святыням, облазил заповедные горы. Со временем изображения его киевских путей-дорог появятся здесь.
Кочубеевна: Арина Родионовна пишет: Транвайчиков и столбов только не было. А что за церковь напротив Контрактного дома, справа по улице? Сейчас она есть? Ну да, трмваев, конечно, не было. Но были извозчики! Церковь возле Кнтрактового дома - это на самом деле колокольня на главном корпусе Братского монастыря. Колокольни нет. Корпус есть. Это теперь - главный корпус Киево-Могилянской академии.
Кочубеевна: Из письма генерала Н. Н. Раевского к дочери, Е. Н. Раевской (1820г.): “С Александром живу в мире, но как он холоден! Я ищу в нем проявления любви, чувствительности и не нахожу их. Он не рассуждает, а спорит, и чем более он неправ, тем его тон становится неприятнее, даже до грубости… У него ум наизнанку; он философствует о вещах, которых не понимает, и так мудрит, что всякий смысл испаряется... Я делаю для него все, когда только случай, но я скрываю чувство, которое побуждает меня к этому, потому что он равнодушно принимает все, что бы я не делал для него”. И про Николая: “Николай будет, может быть, легкомыслен, наделает много глупостей и ошибок; но он способен на порыв, на дружбу, на жертву, на великодушие. Часто одно слово искупает сто грехов”. Николаю Раевскому Пушкин посвятил “Кавказского пленника” и “Андрей Шенье”.
Кочубеевна:
Кочубеевна: Елена Раевская Светлана Макаренко ПОРТРЕТ НА ФОНЕ… ИЛИ ЗАБЫТЫЕ ЭПИЗОДЫ СЕМЕЙНОЙ ДРАМЫ. ДОКУМЕНТЫ, ПИСЬМА И ДНЕВНИКИ ИЗ АРХИВА СЕМЬИ РАЕВСКИХ. 1. На южной стороне итальянского кладбища Тестаччио (Тестаччо) в сорока километрах от Рима, есть много могил со звучными и блистательными русскими именами. Самая знаменитая среди них, конечно же, могила «гения русской кисти» – живописца Карла Брюллова. Но есть там и еще
Арина Родионовна: Спасибо.
Кочубеевна: Пожалуйста. Чего еще закажете?
Лепорелла: Спасибо!.. Апослясупу, перед десертом, на горячее - чой-будь сущестттвенного... И с перчиками, если можно. Пожа-а-алуйста.
Кочубеевна: Вот Вам хороший вкусненький материалец про Воронцова с одного хорошего одесского сайта. ВОРОНЦОВ МИХАИЛ СЕМЁНОВИЧ - светлейший князь, Новороссийский генерал-губернатор ТВОИ ДЕЯНЬЯ НА ВОЙНЕ И МИРЕ ИСТОРИЯ ПРАВДИВО СОХРАНИТ Имя светлейшего князя, генерал-фельдмаршала Михаила Семеновича Воронцова по праву занимает одно из наиболее почетных мест в истории Одессы и нашего южного края. Не случайно его более чем тридцатилетнее пребывание на посту Новороссийского генерал-губернатора, с 1825 по 1856 год, нередко называют "золотым веком" Одессы. Выбрав себе карьеру военного, граф Воронцов в начале ХIХ в. поступил в действующую армию, где сумел заслужить высокую репутацию храброго, умного офицера, что способствовало его быстрому продвижению по службе. Отличившись в многочисленных военных компаниях как личным мужеством, так и умелыми организаторскими способностями, граф Михаил Семенович в генеральском чине командовал сводной гренадерской дивизией на одном из самых ответственных участков в знаменитом Бородинском сражении, где получил тяжелое ранение. В период заграничного похода русской армии Воронцов командовал корпусом и его имя стало известно всей Европе, ибо мало было генералов, которые могли бы иметь честь фактически выиграть сражение у самого Наполеона, да еще при значительном перевесе сил французского императора, как это случилось, например, 7 марта 1814г. на плато Краонна, где по просьбе Блюхера корпус Воронцова должен был задержать основные силы французов, чтобы не допустить взятие ими Лаона. В том сражении Наполеон потерял 8000 человек, тогда как Воронцов 4700 человек и, выполнив задачу, в полном порядке осуществил маневр, соединившись с армией Блюхера перед Лаоном, заложив тем самым основу победы союзников. В 1815-1818 гг. генерал Воронцов командовал русским оккупационным корпусом во Франции. В этот период особо ярко проявились самые лучшие человеческие качества Михаила Семеновича. Дело в том, что в русской армии традиционно смотрели на солдат как на бессловесный скот. Воронцов не только строжайше запретил любые телесные наказания и зуботычины в своем корпусе, но и осуществил целую программу по развитию грамотности среди солдат по так называемой ланкастерской методике. Так, в корпусной типографии в 1817 и 1818 гг. были напечатаны "Краткая метода взаимного обучения для первоначальной школы русских солдат, приспособленная равно и для детей", а также "Собрание стихотворений для чтения в солдатских школах отдельного Российского корпуса во Франции. Следует отметить тот факт, что впоследствии по данной методике научились читать и писать сотни одесских детей. Стоит ли удивляться после этого тому, что в процентном отношении количество грамотных в Одессе, да и в других городах южных провинций, значительно превышало остальные регионы империи. Враг рабства в любой его форме, граф Воронцов еще до переезда в Одессу официально подал Александру I проект уничтожения крепостной зависимости в десятилетний срок, который был принят императором, но не выполнен. Получив огромные южные территории под свое управление, он сделал все возможное, чтобы не допустить распространение рабского уклада внутренних губерний на новороссийские и Бессарабию. Вслед за Ришелье, Воронцов прекрасно понял политическую и экономическую миссию Одессы для всех южных территорий, а потому делал все возможное для повышения роли неофициальной столицы Юга. При нем Одесса стала третьим городом империи по количеству жителей, но по свободе и удобству жизни, как свидетельствовали многие современники, лучшим городом страны, включая обе столицы. Огромная фамильная библиотека Воронцовых, подаренная впоследствии Одесскому университету, ныне предмет зависти лучших библиотек мира, также как самый большой частный архив по европейской и отечественной истории XVIII-XIХ вв. подняли планку умственной жизни Одессы, что видно уже из научных изданий Одесского императорского общества истории и древностей, первым почетным Президентом которого стал с 1839 года М.С.Воронцов. Мощение улиц, создание первоклассного по европейским стандартам архитектурного ансамбля центра города, устройство порта и маяка, открытие гимназий, школ, института Благородных девиц, института Восточных языков, первого открытого музея и второй в России публичной библиотеки и многие другие деяния, составив
Сверчок: За чистку картофеля блондинками - отдельная благодарность, дорогая Кочубеевна! Теперь возвращаюсь к Раевскому - А.Н. Меня поражает в истории высылки Пушкина из Одессы симметричность с преддуэльными событиями 1836-37 годов. Сами посудите: «старый» муж и двое озорников, одному из которых 23 года. Ровно столько же было Дантесу, когда он начал ухаживать за своей сверстницей Натальей Пушкиной. Это всего лишь ничего незначащее совпадение. Но идём дальше... Александр Раевский - для меня - прообраз Онегина. Правда, затем произошла значительная трансформация; сперва-то, как мы знаем, был «магический кристалл». Но в переписке Пушкин и Раевский говорили об одной даме, которую называли меж собой «Татьяной». Что же в «Онегине»? - Дуэль поэта и не-поэта. И поэта - убивают. И эта ассоциация приходит на ум Далю, когда тот сидит рядом с умершим Пушкиным. И наконец, «дьявольские козни». Я уже говорил, что Раевский - Мефистофель Пушкина. Под теми или другими именами он с 24-го года проходит через творчество поэта - Мефистофель, Онегин, Коварство, Бес... (Лепорелла, Вы дополните меня?). Написав «Демона», Пушкин взглянул на Явление, а не на человека Раевского. Тот тоже - слаб. Но Явление - всеобъемлюще. И хотя потом сестра Раевского писала, что брат её всего лишь играл с Пушкиным, а потом открыл свою «демо-но-версию», и оба Александра потом смеялись над стихотворением, Александр Сергеевич всё же его оставил и развил тему. Мефистофель - тот, кто вызван. И Раевский как бес - вызван Пушкиным. И бес - ипсолняет желания и искушает. Что же было в желании? Свобода. Но разница между Александрами заключалась в том, что у одного была свобода «для чего», а у другого «от чего». И вот этою свободой «от чего», изнанкой вольности, Раевский купил Пушкина. Через двенадцать лет Мефистофель вернулся. Он, как и Онегин, трансформировался и стал Доброжелателем, который писал Пушкину подмётные письма. Он - любил Пушкина, а не наоборот. Но любил бесовской, «изнаночной» любовью. Кому, как не Кочубеевне знать, что он делал зло, совершая, по своему разумению, благо! А Мефистофель всего лишь нашёл обиталище в одной из душ петербургского света. И всё вернулось. И «старый» муж и двое озорников. Только Пушкин снова был выслан. Но уже из жизни.
Лепорелла: (Могу добавить пока лишь некоторых "интуиций".) «Юноша трижды шагнул, наклонился, рукой о колено Бодро оперся, другой поднял меткую кость. Вот уж прицелился... прочь! раздайся, народ любопытный, Врозь расступись; не мешай русской удалой игре.» Судя по творчеству, художник Пушкин - гениальный (но и благородный тоже!) Игрок: азарт, расчёт, блеф, "импровизация", дело случая и/или настроения, жажда победы (превосходства), но и ... (банально) денег... С Александром Р., я полагаю, он тоже ... правильно - играл, а не наоборот. Т.е. тёзка (как Мефистофель) думал "отвлечься-развлечься", самонадеянно полагаясь на свои ОСОБЫЕ таланты. А Пушкин - копил всяческий опыт (20 с хвостиком даже для Гения - "не серьёзно"). И тут - психологически - я думаю, Пушкину было важно отыграть всю "серию" игр с Р: он мог бы (как Александр Матросов) с самого начала сделать с искусителем (или с собой) что-нибудь "страшное", завершив раз и навсегда отношения с ним (живым или ...), но как Игроку и Художнику ему нестерпимо важнее было выиграть (или погибнуть), получив уникальный (бессценный) шанс Новой (углублённой дьявольскими кознями и страданиями) жизни. Пушкину был важен он сам (психологи называют это (само)идентификацией-актуализацией-персонализацией), тогда как Р. опасно "забавлялся" с другим, предвкушая, наверное, изысканнейшее блюдо в виде "спёкшегося" Пушкина. Итогом первой "южной" игры (лучше сказать, схватки) между ними была победа Пушкина ... правильно, над самим собой, что автоматически - постфактум - переопределяло сами правила игры, в которую он, волей не волей, ввязался. И вот по этим (своим) правилам он выиграл. А Р. - оказался пред фактом своего (постыдного, унизительного, нестерпимо обидного и "нечестного") поражения. Предполагаю, Пушкин побил его в итоге по всем статьям, обретя отныне полнейшую уверенность в своих силах. А Р. ... злобно (спасибо Кочубеевне за подсказку) и подло затаился. До "лучших" времён. Ну, а в другие времена - мы можем перечитать Фёдора Михайловича. По Гамбургскому счёту, вполне подойдут на роль обвиняемых свидригайловы-ставрогины, а в (лже)свидетели можно было бы определить лужиных-энд-Co. (Ганечку, всё ж - жалко, хотя ... тоже ... хорррош!) Да одного "Подростка" будет достаточно, чтобы вспомнить молодость, т.е. "как это с нами бывало/ет". Но в уме-то мы, конечно, держим Родиона с Иваном, прошедших - "круги Эго-ада собственной Гордыни " - искушение вкусить яду а-морализма, отравившихся и отправленных на излечение в места иные (Раскольников - "на каторгу", Карамазов - "в психушку"). Подбиваем бабки: Р.А.Н. - "Решение Академии Наук ранее Апреля **** невозможно"; П.А.С. - "Пушкин Александр. - Свободен!"; П.Н.Н. (вынужден следовать собственной импровизационной "логике") - "помиловать нельзя наказать". [Ещё раз: это - не "Я", это - альмалогос, т.е. альтер(супер)эго ... "говорит".] (Пока - это всё, что я обнаруживаю на поверхности Сознания, будучи некоторое время погружен в его (подсознательные) глубины.) Врубель: Демон сидящий, масло, 1890.
Кочубеевна: Вы знаете, Сверчок, Ваша версия – довольно часто приходила в голову разным людям в разное время совершенно независимо друг от друга. Например, мысль о том, что случившееся с Пушкиным – расплата за то, что он творил с Воронцовым. Я также часто об этом думала. Но есть несколько несовпадающих моментов. Например. Воронцов был старше своей Елизаветы Ксаверьевны ровно на 20 лет. Пушкин – старше Наташи на 14 лет. Все-таки, 6 лет – значительная разница. Пушкин и Натали, фактически, принадлежали к одному поколению. Воронцовы имели в семье самый настоящий конфликт поколений. Именно поэтому Воронцова флиртовала так отчаянно с молодыми людьми младше себя (Раевский – на три года, а Пушкин – и вовсе на 7). Натали же кокетничала с Дантесом, который был ее ровесником. Раевского и Пушкина никак нельзя сравнить с Дантесом – слишком большая честь для последнего. Воронцову привлекали в Пушкине и Раевском не только мужские качества, но и большой ум, способность вести интересную беседу. Вряд ли теми же качествами обладал Дантес. Но, с другой стороны, и Наташа – не Воронцова. Девушка из семьи пусть еще недавно и бывшей очень богатой, но все-таки – недавно же – купеческой. А та – из семейства магнатов, дворян кондовых, которое почти до революции “держали” половину сахарной промышленности Украины. И с другой стороны – провинциальная Наташа, которая должна была поддерживать свой имидж придворной дамы; и Воронцова, которая плевала на всякий имидж – потому что, в отличие от Пушкиных, которые были всем должны, Воронцовым самим все были должны. Нет. Условия неравны. Совершенно. Потому Е.К. и могла позволить себе родить от молодого поклонника хорошенькую девочку – совершенно безнаказанно. А Наташа жестоко поплатилась за глупый флирт. Извините, что, как истинная баба, все свела на баб.
Кочубеевна: Воронцова Елизавета Ксаверьевна 19 сентября 1792 - 27 апреля 1880 История жизни Необъятные просторы России, разнообразие природное и разнообразие народов, населявших ее, рождали и особые, разнообразные типы женской красоты. Все впитывала в себя Россия, и южную турецкую кровь, и северную немецкую, и западную польскую... Каких только красавиц не встретите вы на ее просторах... Жемчужина русского юга, Одесса, морской ветер и южное ласковое солнце... Здесь явились в обществе типы необычайной красоты... А в первой четверти XIX века одесское общество особенно блистало красавицами... Или нам только так кажется, потому что остались свидетельства этого блеска в поэзии самого, может быть, пристрастного ценителя красоты - Александра Сергеевича Пушкина, отбывавшего в Одессе ссылку. Тогда в этом городе блистали красавицы Амалия Ризнич, графиня Потоцкая, «Одесская Клеопатра», сестра Ризнич, Каролина Собаньская, графиня Воронцова... Елизавета Ксаверьевна Воронцова, урожденная Бранницкая, жена генерал-губернатора Новоросийского края и наместника Бессарабии, генерал-фельдмаршала, участника войны 1812 года, появилась в Одессе через два месяца после Пушкина. Ей шел 31-й год, но вряд ли кто-нибудь дал бы ей эти годы. Хороша, моложава, утонченна... В это время она была в «интересном положении», на людях и в обществе не появлялась, а потому поэт открыл для себя «прекрасную полячку» не сразу, лишь через два месяца после родов. Позднее они виделись довольно часто, на приемах, которые устраивала у себя Елизавета Ксаверьевна, в театре, на балах у Ланжерона. Отцом ее был великий коронный гетман граф Ксаверий Петрович Бранницкий, поляк, приверженец России, владелец крупного поместья Белая Церковь в Киевской губернии. Мать, Александра Васильевна, урожденная Энгельгардт, русская, была любимой племянницей Потемкина, в молодости слыла красавицей и несметно богатой наследницей. Она даже точно не могла указать размеры своего состояния и в разговоре небрежно бросала: «Кажется, у меня двадцать восемь миллионов рублей». Между дочерью и матерью не было душевной близости. Воспитывали Елизавету в исключительной строгости, до двадцати семи лет прожила она в деревне и лишь в 1819 году впервые отправилась в свое первое путешествие за границу, во время которого познакомилась в Париже с графом Воронцовым и вышла за него замуж. Так что светский и любовный опыт был незнаком этой миловидной барышне. Между тем врожденное польское легкомыслие и изящество, исключительная женственность позволили ей вскружить голову императору Николаю, большому охотнику до женщин, но она «из гордости или из расчета посмела выскользнуть из рук царя», что обычно не удавалось неопытным придворным барышням, «и это необычное поведение доставило ей известность» в светских кругах. Ее страстная и легкая натура, видимо, с трудом сочеталась с характером мужа, да и трудно было быть влюбленной в графа. В нем, воспитанном в Англии чуть не до 20-летнего возраста, была «вся английская складка, и так же он сквозь зубы говорил», так же был сдержан и безукоризнен во внешних приемах своих, так же горд, холоден и властителен in foro interno (пред своими подчиненными), как любой из сыновей аристократической Британии... Наружность его поражала своим истинно барским изяществом. Граф сохранял сходство со своим известным портретом 1820-х годов до поздних лет: «Высокий, сухой, замечательно благородные черты, словно отточенные резцом, взгляд необыкновенно спокойный, тонкие, длинные губы с этою вечно игравшею на них ласково-коварною улыбкою...» Можно представить себе, как иногда он убивал окружающих этой снисходительной «аглицкой» улыбкой лорда, как обдавала холодом Элизу его британская сдержанность. Но и было в них что-то общее. Царско-аристократическая осанка и некоторое высокомерие читается и в портретах, и в письмах Елизаветы Ксаверьевны. Более всего ей не хотелось быть смешной либо вызывать толки толпы. Хотя природный ум и мягкость, женственность пленяли в ней. «Ей было уже за тридцать лет, - вспоминает Вигель - а она имела право казаться еще самою молоденькою. Со врожденным польским легкомыслием и кокетством желала она нравиться, и никто лучше ее в том не успевал. Молода она был душою, молода и наружностью. В ней не было того, что называют красотою; но быстрый, нежный взгляд ее миленьких небольших глаз пронзал насквозь; улыбка ее уст, которой подобной я не видел, казалось, так и призывает поцелуи». Графиня многим кружила голову, и, похоже, ей это нравилось. Вокруг Воронцовых сложился блестящий двор польской и русской аристократии. Графиня Елизавета Ксаверьевна любила веселье. Она сама и ее ближайшая подруга Шуазель участвовали в любительских спектаклях, организовывали самые утонченные балы в городе, Элиза, как многие ее называли, была прекрасной музыкантшей, что, впрочем, в те времена было не редкость. Граф, а впоследствии князь Воронцов, человек государственного ума и несколько тщеславный, широких взглядов англоман, собирал свое общество, в котором обсуждались дела государственные, политические и придворные, царили заезжие философы или шарлатаны, и уж во всяком случае не читали стихов. «Как все люди с практическим умом, граф весьма невысоко ценил поэзию; гениальность самого Байрона ему казалась ничтожной, а русский стихотворец в глазах стоял едва ли выше лапландского». Поначалу он очень ласково принимал Пушкина, позволял ему пользоваться своей ценнейшей библиотекой, хранившимися в ней архивами (в частности, А.Н. Радищева), любезно предоставлял ему возможность знакомиться с новинками книжными, поступавшими в Одессу едва ли не раньше, чем в Петербург. Но все это было несколько сухо, и скучно-умно. Куда как приятнее в салоне графини, она любезнее и приветливее, она остроумна и прекрасно музицирует, в ней что-то манит и обещает... Она не лишена дара литературного, и ее слог и беседа чаруют всех окружающих... С Пушкиным она состоит в некотором соперничестве словесном, а между ними возникает внутреннее сопряжение. Графине не хватает настоящей страсти, она как будто бежит встреч тайных и одновременно готовится к ним. Несомненно, магнетизм ее тихого, чарующего голоса, любезность обволакивающего милого разговора, стройность стана и горделивость аристократической осанки, белизна плеч, соперничающая с сиянием так любимого ею жемчуга, - впрочем, и еще тысячи неуловимых деталей глубинной красоты пленяют поэта и многих окружающих мужчин. «Предания той эпохи упоминают о женщине, превосходящей всех других во власти, с которой управляла мыслию и существованием поэта. Пушкин нигде о ней не упоминает, как бы желая сохранить для одного себя тайну этой любви. Она обнаруживается у него только многочисленными профилями прекрасной женской головы спокойного, благородного, величавого типа, которые идут почти по всем его бумагам из одесского периода жизни», - пишут об этом периоде жизни поэта. Еще долго будет преследовать его этот профиль... В рукописях с 1823 по 1829 год найдено до тридцати изображений Е.К. Воронцовой. Зимняя Одесса 1823-24 года расцвечена приемами и светской жизнью. Двум жаждавшим чувства сердцам ничто не предвещало грустных событий. Графиня Воронцова только что родила второго ребенка, была немножко уставшей и бледной, но пастельные краски лишь делали более выразительными ее глаза, она была необычайно женственна и готова к развлечениям, едва вырвавшись из заточения материнского крова в Белой Церкви. Со своими подругами Элиза устраивает фейерверк блистательных праздников: 12 декабря большой бал у Воронцовых, 25 декабря большой обед, 31 декабря маскарад, 6 января маскарад у Ланжеронов, 13 января публичный благотворительный маскарад в театре, устроенный Воронцовой и Ольгой Нарышкиной, 12 февраля второй маскарад у Воронцовых… Пушкин бывал, вероятно, везде. 8 февраля Елизавета Ксаверьевна приглашает его на обед, муж приезжает только завтра. Нити между ними натягиваются все крепче… Вяземские вспоминали: «Пушкин говаривал, что как скоро ему понравится женщина, то, уходя или уезжая от нее, он долго продолжает быть мысленно с нею и в воображении увозит ее с собою, сажает ее в экипаж, предупреждает, что в таком-то месте будет толчок, одевает ей плечи, целует у нее руку и пр.». Но видеться сложно, Элиза - жена наместника, она всегда на виду. Да и всем известна достигшая в это время апогея страсть поэта к Амалии Ризнич, жене негоцианта, не вхожей в салон Воронцовой. Елизавета Ксаверьевна, как настоящая женщина, не потерпит соперничества. Но Пушкин умел увлечь и очаровать, знал тайну власти над женским сердцем, в том же 1824 году написал: Мои слова, мои напевы Коварной силой иногда Смирять умели в сердце девы Волненье страха и стыда… А потом в преддверии любви: Я узнаю сии приметы, Сии предвестия любви... С именем Воронцовой связывают такие стихи Пушкина, как «Желание славы», «Ненастный день потух; ненастной ночи мгла...», «Сожженное письмо», «Талисман», «Прощание» и некоторые другие. Между тем страсть к одесской красавице-царице распаляется все больше. Одновременно охлаждаются, если не сказать больше, его отношения с ее мужем. Растет их взаимная неприязнь. Воронцов раздражен против Пушкина уже давно. Еще в марте он начал атаку против поэта, перестал общаться: «Что же до Пушкина, то я говорю с ним не более 4 слов в две недели...» Пишет письма ко двору: «Собственные интересы молодого человека, не лишенного дарований, недостатки которого происходят скорее от ума, чем от сердца, заставляют меня желать его удаления из Одессы». Дальше больше: «Я писал гр. Нессельроде, чтобы меня избавили от Пушкина», «надеюсь, что меня от него избавят», «...я повторяю мою просьбу - избавьте меня от Пушкина», «нужно, чтоб его от нас взяли», и наконец в мае он предписывает отправиться поэту на саранчу, как раз перед его днем рождения. Пушкин раздражен и рассержен «непристойным неуважением к нему»: «Я устал быть в зависимости от хорошего или дурного пищеварения того или другого начальника, мне наскучило, что в моем отечестве ко мне относятся с меньшим уважением, чем к любому юнцу англичанину», появляется одна из самых злых его эпиграмм: «Полумилорд, полукупец...» Элиза вряд ли знала об этих письмах Воронцова по начальству, а вот эпиграмму утаить от общества и от нее не получилось. И она решила обидеться, показать гордое презрение царицы общества. «После известной его эпиграммы на ее мужа (в которой потом сам он раскаивался), конечно, обращались с ним очень сухо. Перед каждым обедом, к которому собиралось по несколько человек, княгиня-хозяйка обходила гостей и говорила каждому что-нибудь любезное. Однажды она прошла мимо Пушкина, не говоря ни слова, и тут же обратилась к кому-то с вопросом: «Что нынче дают в театре?» Не успел спрошенный раскрыть рот для ответа, как подскочил Пушкин и, положа руку на сердце (что он делывал, особливо, когда отпускал остроты), с улыбкою сказал: «Верная супруга», графиня!» Та отвернулась и воскликнула: «Какая наглость!» Она решила проучить мальчишку своей холодностью, а через несколько дней, 14 июня, Воронцова отправилась на яхте в большом обществе из Одессы в Крым, в Гурзуф. Еще зимой Пушкин надеялся поехать с ними вместе, но теперь на приглашение рассчитывать было невозможно. А Элизе стало невероятно скучно в Крыму без его острот и ухаживаний, без его легкого ироничного разговора и страстных прикосновений, без его записок и поэтических экспромтов. Она возвратилась раньше времени, 24 июля, вместо предполагавшихся двух месяцев она провела в Крыму полтора, оставив гостей с мужем. Наступили последние дни... Они и не подозревали, что злой рок или гений уже стоит над ними, и дни свиданий сочтены. Как это часто бывает, роман развивается бурно как раз в предчувствии разлуки, хотя о ней еще никто не подозревает. Южные вечера и ночи... Море, пособник или наперсник их страсти. Дача Рено, где жили летом Воронцовы, рядом с домом Веры Вяземской, стояла на высоком берегу моря, на обрыве. С него сбегала крутая тропинка к морю. Каменистый берег, пещеры, гроты. Графиня любила гулять вдоль берега моря, чтобы брызги от разбивающихся волн обдавали лицо, чтобы подол платья и легкие туфли слегка намокли, чтобы можно было укрыться от палящего солнца в прохладе пещеры, и в этих прогулках ее сопровождал Пушкин. Одна из таких пещер стала их приютом любви: Приют любви, он вечно полн Прохлады сумрачной и влажной. Там никогда стесненных волн Не умолкает гул протяжный. Дни последние, дни страстные летят все быстрее... Она должна была ехать к детям. Но задержалась на несколько дней в Одессе. Именно эти несколько дней были ее днями. Ночные свидания происходили в пещере. Пушкин отмечал эти дни лишь числами в записной книжке, «Альманахе для дам», подаренной ему Элизой. Только потом он воскресит эти свидания в стихотворении «Прозерпина»: Прозерпина в упоенье Без порфиры и венца, Повинуется желаньям, Предает его лобзаньям Сокровенные красы, В сладострастной неге тонет И молчит и томно стонет. Об этих свиданьях знала только княгиня Вера Вяземская, с которой Пушкин был очень дружен, а может быть, не знала, а только догадывалась. И вдруг появляются какие-то предвестники беды. Воронцов отправил из Симферополя градоначальнику Одессы предписание - объявить Пушкину о высочайшем повелении исключить его из списка чиновников Коллегии иностранных дел и отправить немедленно на жительство в Псковскую губернию. Все кончено. Пушкин медлит с отъездом два дня, нарушает подписанное им предписание «без замедления отправиться из Одессы», желает проводить Элизу в Белую Церковь. День прощания. Царица не может опуститься до слез, она дарит ему талисман - сердоликовый перстень с загадочной древнееврейской надписью, вырезанной на камне. Он клянется не расставаться с ним никогда, и исполняет клятву. До самого конца дней своих не расстается Пушкин с перстнем. И на дуэль он отправляется с талисманом. С уже мертвой руки поэта его снимет Жуковский. Себе Элиза оставляет такой же перстень. Как она радовалась, когда ювелир принес ей два одинаковых камня с непонятной надписью, как старалась сохранить тайну, заказывая сделать из них два перстня! Это было тайное обручение, свидетельство того, что все это было не сновиденье, не обман: Прощай, надежда; спи, желанье, Храни меня, мой талисман! Уже потом, в Михайловском, он будет получать письма, запечатанные таким же перстнем. Она уехала, что-то оборвалось навсегда. Свидятся ли? 5 сентября Пушкин получил от нее письмо, украшенное вензелем и печатью, с просьбой-мольбой уничтожить письмо. Никому не обмолвился Пушкин о содержании письма. Получал и другие и всегда запирался в своей комнате, долго читал их, а затем сжигал. Только в стихах проговорился, в октябре записал стихотворение «Младенцу». Все перечеркнутое, переделанное, оно было прочтено уже много позже: Прощай, дитя, моей любви Я не скажу тебе причины. А дитя появилось ровно через 9 месяцев после жаркого июля, 3 апреля 1825 года. У Элизы родилась дочка Софья, отличавшаяся от всех остальных светлокожих и светловолосых членов семьи Воронцовых своей смуглостью и живостью натуры. Для тех, кто догадывался о романе, наверное, не была загадкой ее милая смуглость. Поэт же, получив это письмо в октябре, не скажет об этом ни слова. Лишь в стихах... А еще в «Арапе Петра Великого» - там будет трогательный рассказ о младенце смуглокожем и о тайной страсти графини к арапу, чего в исторических подробностях жизни арапа на самом деле не было. И только потом, видимо, признается перед свадьбой своей Натали, чтобы не было между ними недомолвок, а она уже в старости передаст это своим детям, сохранив в семье предание о внебрачном ребенке отца от Воронцовой. Но, может быть, это лишь предположение... Еще был между ними злой гений, якобы друг, которого Пушкин понял не сразу. Александр Раевский, именно он обратил внимание Пушкина на Воронцову; именно он, судя по всему, все время заставлял Пушкина мучиться ревностью, нашептывал и наговаривал, находил «гордую забаву» «в его тоске, рыданьях, униженье»; именно он начал ухаживать за ней еще в Белой Церкви и на правах дальнего родственника был всегда вхож в дом. Между собой в переписке Раевский и Пушкин называли Элизу Татьяной - это еще до «Онегина». И только уехав из Одессы, Пушкин стал догадываться о его неблаговидной роли в их отношениях с Элизой. Раевский действительно был злым гением, он, конечно, нравился Элизе, его ухаживания принимались, но не более. Своим женским чутьем она чувствовала в нем что-то жестокое и злое, догадывалась, что он нашептывает ее мужу, не была уверена в его благородстве. И действительно, он сумел скомпрометировать ее, сумел наговорить с любезным видом гадостей Пушкину в письме, чтобы он мучился ревностью. «А сейчас расскажу вам о Татьяне, - пишет Раевский Пушкину в Михайловское о Воронцовой. - Она приняла живейшее участие в вашем несчастии; она поручила мне сказать вам об этом, я пишу вам с ее согласия. Ее нежная и добрая душа видит лишь несправедливость, жертвою которой вы стали; она выразила мне это со всей чувствительностью и прелестью, свойственными характеру Татьяны». Никак не похоже на выражение чувств любящей женщины. Раевский пишет это письмо лишь для того, чтобы досадить Пушкину, который не имеет возможности ответить - он не имеет права подвергнуть риску Элизу, он не может быть с ней в переписке, единственно, что он может - это ждать ее редких писем, да и то, должен их сжигать по получении. В конце года он напишет страстное и горькое стихотворение «Сожженное письмо», точно воссоздающее его положение и чувство: Прощай, письмо любви! Прощай: она велела… . . . . . . . . . . . …Уж перстня верного утратя впечатленье, Растопленный сургуч кипит... О провиденье! Свершилось! Темные свернулися листы… Раевский оставался при Воронцовых еще долго, то ли оттого, что был удобен Элизе, то ли оттого, что был слишком во многое посвящен. Элиза и сама не знала, как избавиться от него, и то приближала, то отталкивала его. Но и для него кончилось все трагически. Он разбил семейную идиллию Воронцовых, уже давно столь зыбкую. В 1828 году Раевский был выслан из Одессы якобы из-за разговоров против правительства, а на самом деле из-за недостойного поступка, ставшего известным всему свету. Боевой генерал-отец писал Николаю I: «Несчастная страсть моего сына к графине Воронцовой вовлекла его в поступки неблагоразумные, и он непростительно виноват перед графинею». Сплетня, дошедшая и до Пушкина, гласила, что Раевский с хлыстом в руках остановил на улице карету графини Воронцовой, которая с приморской дачи ехала к императрице, и наговорил ей дерзостей. Его выслали в Полтаву. Говорили также, что он крикнул ей то ли «Берегите наших детей», то ли «Берегите нашу дочь». А ведь и Александр Раевский был смуглым, как и его сестра Мария Волконская, из-за крови греческой по матери. Пушкин чувствовал оскорбительность этих слухов как для себя, так и для Элизы, и, конечно, переживал и мучился ревностью. Поздней осенью 1827 года князь Воронцов вместе с женой приехал в Петербург из Англии. Узнав о ее приезде, Пушкин тотчас же пишет ликующий любовный дифирамб, некую антитезу своему предыдущему «Талисману»: Там волшебница, ласкаясь, Мне вручила талисман. И ласкаясь, говорила: «Сохрани мой талисман: В нем таинственная сила! Он тебе любовью дан. . . . . . . . . . . . Милый друг! от преступленья, От сердечных новых ран, От измены, от забвенья Сохранит мой талисман! А потом были несколько тайных встреч, несколько записок, корзина цветов, английский магазин с отдельными кабинетами и выходом на другую улицу... Она могла доверять Пушкину, он, несмотря на свой страстный и несколько взбалмошный характер, несмотря на свою открытость и, порою, браваду перед друзьями о своих сердечных победах, ни разу, никогда и никому не выдал их тайну, не опорочил и не предал ее чувств. Остались только стихи, за которыми угадывались различные стадии их отношений и ее образ... Ее женская судьба будто заставляла ее расплачиваться за несчастие любить. К 1828 году у Воронцовых уже умерли двое детей. Любимица отца Александра умрет в 1830 году девяти лет от роду. Останутся трое, дочь Софья, возможно, плод тайной любви, и два сына, Михаил и Семен. Князь периодически, чтобы отвлечь супругу, увозил ее в Англию, к своей сестре леди Пемброк. Летом 1832 года Воронцова возвращалась из Англии в Одессу. По дороге она вновь остановилась на две недели в Петербурге. Именно тогда на каком-то из вечеров она вдруг увидела жену Пушкина. С трудом справившись с волнением («она не могла опомниться»), Элиза, пораженная расцветшей красотой Натали, сказала ей: «Никогда я бы не узнала Вас! Даю Вам слово, вы и на четверть не были так красивы, как теперь. Я бы затруднилась дать Вам сейчас более 25 лет. Вы показались мне тогда такой тщедушной, такой бледной, такой маленькой, но ведь вы удивительно выросли...» Наверное, мысли о своем собственном возрасте мучают княгиню, ей уже сорок... Она все так же хороша, но Натали так свежа юной прелестью... Елизавета Ксаверьевна не отказала себе в удовольствии, а может быть, от растерянности, произнести сию похвалу, не лишенную яда, избраннице поэта. А он, будто чувствуя ее горькие сетования об увядании, в начале января 1833 года возвращается к недоработанному в 1830 году стихотворению об увядшей розе, впервые обозначая имя своей возлюбленной, которая когда-то отдала ему в дар, сняв со своего платья, розу. Не розу Пафосскую, Росой оживленную Я ныне пою; Не розу Феосскую, Вином окропленную, Стихами хвалю; Но розу счастливую, На персях увядшую [Элизы] моей... В печать этих стихов он не отдал. Уже после отъезда из Петербурга Елизавета Ксаверьевна в декабре 1833 года обратилась к Пушкину с письмом, в котором просила поэта дать что-нибудь из его произведений в альманах «Подарок бедным», который решили издавать учредительницы «Новороссийского женского благотворительного общества». Это начинание поддержали многие. Киреевский уговаривал Языкова написать хоть несколько строк для альманаха, характеризуя его так: «Он замечателен как по благородному намерению, так и по своей необыкновенности: его издает общество одесских дам в пользу голодных Новороссийского края». Это было первое открытое, чуточку официальное письмо графини Воронцовой к Пушкину после девятилетнего перерыва. Они встретились прошлой зимой в Петербурге, где Воронцовы были проездом из Англии. Пушкин представил свою жену, и, видимо, поэтому Елизавета Ксаверьевна сочла возможным вступить в открытую, «официальную» переписку с поэтом. Наверное, она несколько раз принималась писать это письмо, стараясь выбрать верный тон, сказать за строчками письма об особых отношениях с Пушкиным: «Я право не знаю, должна ли я вам писать и будет ли мое письмо встречено приветливой улыбкой или оно вызовет чувство тягостной докуки, которое заставляет с первых же слов искать в конце страницы имя назойливого автора. Я боюсь этого чувства безразличного любопытства, конечно, весьма понятного, но, признаюсь, мне было бы очень тягостно в этом убедиться, по той простой причине, что никто не может быть к себе беспристрастным. Но все равно; мною движет не личный интерес, я прошу о благодеянии для других, и потому я чувствую в себе смелость обеспокоить вас; не сомневаюсь, что и вы уже готовы выслушать меня». Каков слог, сколько сказано между строк! Это письмо все еще хранит накал и аромат прошлых отношений... Графиня сообщает о бедственном положении Новороссийского края и о том, что в Одессе («городе, в котором вы жили и который, благодаря вашему имени, войдет в историю») образовалось общество, оказывающее помощь беднякам, а теперь затеяло издание литературного альманаха. Графиня продолжает в изысканной тонкой манере: «Теперь, когда столько лиц обращаются к нашим литературным светилам с призывом обогатить наш «Подарок бедным», я сочла себя в праве напомнить вам о наших прежних дружеских отношениях, воспоминание о которых вы, быть может, еще сохранили, и попросить вас, в память о прошлом, о поддержке и покровительстве, которые мог бы оказать нашей «Подбирательнице колосьев» ваш выдающийся талант. Будьте же добры не слишком досадовать на меня, и если мне необходимо защищать мое дело, то прошу вас, чтобы оправдать мне мою назойливость и мое возвращение к прошлому, примите во внимание, что воспоминания - это богатство старости и что ваша старинная знакомая придает большую цену этому богатству». Именно так - воспоминаниям она придает большую цену... В марте, с некоторым опозданием, Пушкин отвечает графине, отсылая ей отрывки из поэмы «Русалка» для альманаха. Это единственное дошедшее до нас письмо Пушкина Воронцовой заканчивается словами: «Осмелюсь ли, графиня, сказать вам о том мгновении счастья, которое я испытал, получив Ваше письмо, при одной мысли, что Вы не совсем забыли самого преданного из ваших рабов?» Эти строчки - свидетельство такой же большой цены воспоминаний для поэта. В 1837 году в Одессу приехали император Николай I, императрица, наследник, будущий Александр II. Они остановились во дворце Воронцова. В честь государя был дан блестящий бал в здании Биржи. Императрица блистала в пунцовом креповом платье, перед которого был весь осыпан бриллиантовыми шатонами. Она сидела в специально украшенном турецкими шалями будуаре. Рядом с ней, как драгоценная камея, в белом бархатном платье на диване сидела Елизавета Ксаверьевна. Она хорошо представляла себе, что цвет ее лица, благородная бледность и греческий профиль, необыкновенная прическа, сооруженная сегодня утром парикмахером-французом Леонардом, обращают на себя внимание столичной публики. Зал Биржи был роскошно декорирован. «Все колонны были покрыты позолоченным трельяжем, по которому вились живые виноградные лозы с гроздьями винограда всех местных сортов». Все самое утонченное, художественное, поэтическое и музыкальное находило отклик в тонкой натуре Елизаветы Воронцовой. И даже в 60 лет, по свидетельству Соллогуба, она могла кружить голову мужчинам: «Небольшого роста, с чертами несколько крупными и неправильными, княгиня Елизавета Ксаверьевна была тем не менее одной из привлекательнейших женщин своего времени. Все ее существо было проникнуто такою мягкою, очаровательною, женственною грацией, такой приветливостью, таким неукоснительным щегольством, что легко себе объяснить, как такие люди, как Пушкин, и многие, многие другие, без памяти влюблялись в княгиню Воронцову». Она принимала живейшее участие в художественной жизни Одессы, в созданном в 1865 году Одесском Обществе изящных искусств, соединившем в себе художников и музыкантов. Особенно в его музыкальном отделении. Все это было уже после смерти мужа, усопшего в 1856 году. Однажды, когда Воронцова в старости разбирала свою переписку, ей попалась связка писем Пушкина. Присутствовавший при этом домоправитель успел прочесть через ее плечо одну лишь французскую фразу: «Что делает ваш олух-муж?» Давно уж не было в живых ни Пушкина, ни мужа.… «Воронцова до конца своей долгой жизни сохраняла о Пушкине теплое воспоминание и ежедневно читала его сочинения. Когда зрение совсем ей изменило, она приказывала читать их себе вслух, и притом подряд, так что когда кончались все тома, чтение возобновлялось с первого тома. Она сама была одарена тонким художественным чувством и не могла забыть очарований пушкинской беседы. С ним соединялись для нее воспоминания молодости», - вот свидетельство и ее отношение к поэту. Источникъ.
Лепорелла: Ну, знаете, Кочубеевна... Хорошо - Ксаверьевна не в цвете... Каков цветник! Роскошь! И волнительно притом - ужас!
Сверчок: Говоря о двух озорниках, я не имел в виду Дантеса и иже с ним. Был другой, Колченогий. - Чем не прозвище для беса? И этот бес нашёл селенье в 19-летнем юноше. А Дантес... Я его вписал только из-за одинаковости в возрастах: 23-23. Меня завораживает до тоски та возвращённая ситуация. Симметричная. Вернее сказать, зеркальная. К Пушкину вернулось его же. Как к любому возвращается то, что он когда-то совершил. В том или ином виде. Но не как расплата и возмездие, а как урок и постижение самого себя. Не обязателен летальный исход, но обязателен урок. И если там, в Одессе, Пушкин бесился, то тут к нему зеркально пришёл юный бес. И это - не Дантес. Дантес из разряда огнестрельного оружия, не более. Тем и страшно. Извините, что, как истинный мужик, всё свёл на чортиков.
Арина Родионовна: Лепорелла пишет: И волнительно притом - ужас! Нет слоа волнительно, есть слово волнующе! вам ли, мудрый Лепорелло, этого не знать. Могу оправдать такой репримант неожиданный только, действительно затмевающей ум, красотой Воронцовой. Извините, что как истинная няня всё свела к замечаниям!
Лепорелла: Будьте милосердны, нянюшка: от волненья - забыл цитатку заковычить. Но Вы правы - как всегда, чрт пбр! - правы, как никогда! Вот что значит, Ваших сказок и песен быть лишену - сбиваюсь на какие-то новомодные раскувыркивания и подшаркивания. "Мысль" (случайно с заглавной выскочило?!) проста: Елизавета Ксаверьевна - это Вам не Энгра какой-нибудь, франсьюз. "Богиня!" - лепечем мы в восторге, затихая посередь та(р)ковской Красоты и Женственности - нерастраченной и молью естче (еще) не тронутой в - откровенно и непринужденно - сброшенных мантильях и мехах (или ме'хах?) выделки роскошной и бесподобной, досель невиданной в наших кули'ковских болотах и коломенских огородах. "Остановись!" - хочется прошептать, - "мгновение... новение... о, е!.. е!.." Положительно, теряешь остатки рассудка перед, т.е. рядом, нет - вблизи... вообщем, находясь сбоку от (творцом) Свершенной Женщины... Пора, мой друг, пора (опять не успел зацитатить). Под душ струи холодной (или "холодный"?). Бр-р-р-р-р-р!.. Однако, прощаюсь: хороша Маша! да спать пора... уснул бычок... на бочок.. чок... ОК...
Кочубеевна: На сию гору, невзирая на мороз, Александр Сергеич лазал в поисках вдохновенья в 1820г. Снимала неделю назад. Домик по ул. Олеговской на Щекавице. Пушкина он, конечно, не видел, но появился не намного позже пушкинских времен. Хмель - родимое украинское расстение. Вот еще Олеговская улица - старая дорога, по которой можно пройти через всю Щекавицу. А вон через забор виден хребет Замковой горы. За ней - маковки Андреевской церкви на Андреевской горе, или Уздыхальнице (Растрелли проектировал). А внизу справа - чуть видны маковки Крестовоздвиженской церкви. Там Булгакова Михаила Афанасьевича крестили. А вверху справа виден купол колокольни Святой Софии. Купола Николы Притиска и Николы на водах - а дальше - бескрайние просторы Черниговской губернии. Щекавица названа в честь среднего из легендарных братьев-основателей Киева. На Этой горе, по преданию, стояло городище, в центре которого был его, Щеков, замок. По-другому гора называется "Олегова" - считается, что на ней пировал Вещий Олег. Бродя по этим местам, Пушкин и надумал "Песнь о вещем Олеге".
Арина Родионовна: Красиво, невзирая на современное бесчинство и бетонство!
Кочубеевна: А правда, когда видишь спину Замковой горы - так и хочется ее погладить? Как будто мишка спит. У меня и стихи про это есть.
Кочубеевна: Присмотрелась к брошенной мною тут статье о Раевской Елене - насмешила меня автор. То пишет, что Мария была младше Елены, то старше - никак разобраться не может. Младше Машенька была, младше - самая маленькая.
полная версия страницы